15 ноября 2012 года исполняется 100 лет со дня кончины митрополита Антония (Вадковского). Митрополит Антоний (Вадковский) занимал Петербургскую кафедру с 1898 по 1912 годы. Приведенные воспоминания свидетельствуют об особом внимании митрополита к узникам. Как видно из мемуаров Веры Фигнер, он сумел завоевать расположение даже закоренелых атеистов и активных богоборцев. Некоторых из них ему удалось направить на путь истинный, о чем свидетельствует Елена Воронова.

Несколько лепестков

Я хочу здесь обратить внимание всех на одну сторону деятельности митрополита Антония, которая мало кому известна и по которой можно его уподобить святителю Митрофану и святителю Тихону Задонскому, — это его тюремная деятельность. Очень ошибаются те, которые думают, что она ограничивается только тем, что он в первые дни Святой Пасхи объезжал все тюрьмы и посетил один раз Шлиссельбургскую крепость. Эти поездки были, так сказать, явной частичкой его тюремной деятельности, того же, что делал Владыка тайно для «страждущих и плененных», какую материальную, нравственную и духовную поддержку он им всегда оказывал, каким молитвенником перед Богом и заступником перед Царем он для них был, того и не перечислить.

На странницах журнала «Русский Паломник» и в газете «Колокол» я не раз описывала посещения любвеобильного Владыки тюремных лазаретов, указывая при этом на то благотворное влияние, какое он оказывал на души заключенных. Посещения митрополитом Антонием «отверженных и заключенных» в светлые дни Пасхи Христовой можно было поистине сравнить с солнечным лучом, «ласкающим и греющим», проникающим сквозь тюремные решетки. Простота и ласка, с какими Владыка подходил к узникам, действовали на них смягчающим и умиряющим образом. Он подходил к ним не как «власть имеющий», а как добрый, всепрощающий отец. Помню один трогательный факт в последнее посещение Владыкой чахоточного тюремного барака. Один умирающий юноша очень страдал, был в сильном возбуждении, когда же Владыка к нему подошел и перекрестил его, он схватил его благословляющую десницу, прижался к ней холодеющими устами и успокоился. Когда я потом наклонилась над ним и спросила, рад ли он, что получил благословение Митрополита, бедняга только улыбнулся. Ответить он был не в силах. Через несколько минут он тихо скончался. Любовь и милосердие Владыки к кающимся узникам простиралось на них не только когда они находились в узах, но и тогда, когда они покидали тюрьмы. В особенности любовно и ревностно заботился Митрополит Антоний об узниках-юношах, окончивших свой срок наказания. О них болела его душа, их хотелось ему укрепить на добром пути.

Одним он доставлял занятия, чтобы они могли честно зарабатывать себе хлеб; для других хлопотал о сокращении или прекращении высылки и полицейского надзора, чтобы они могли окончить прерванное учение; третьих — бедняков, которым предстояла этапная высылка на родину, он отправлял за свой счёт. Материальную помощь больным узникам он нередко оказывал через члена тюремного Комитета Е.П. Устрецкую, которая усердно посещала тюремные лазареты и по благословению Владыки доводила до его сведения о их нуждах и просьбах. Через нее же он посылал им не раз книги духовно-религиозного содержания.

Замечательно то, что Владыка не забывал тех узников, в облегчении участи которых принимал участие. По тому, что он помнил их имена, я заключала, что он о них молился. Приведу один пример его трогательной заботливости о них. Один 18-летний юноша Михаил Никонов, вовлеченный в преступную партию, был приговорен военным судом к смертной казни. Он глубоко и искренно раскаялся в своем преступлении, добрый милосердный Владыка выхлопотал ему помилование — казнь была заменена каторгой. Прошло два года. Приближалась Пасха. За несколько дней до праздника я приехала к Владыке по тюремным делам.
— А в какой тюрьме находится теперь Михаил Никонов? – спросил меня Владыка.
— В пересыльной, — ответила я.
— Вот о чем я вас попрошу вас, — продолжал Владыка, — на третий день Пасхи я буду в пересыльной тюрьме и желал бы, чтобы после молебна, который буду служить в тюремной церкви, когда все узники будут подходить под мое благословение, Михаил Никонов подошел бы ко мне последним, отдельно, я хочу преподать ему особое благословение. Прошу вас съездить, заявить об этом тюремному начальнику.

С радостью исполнила я это поручение и до сих пор не могу без волнения вспомнить, как все это произошло. Когда Никонов приблизился, Владыко положил свою руку на его голову, долго держал ее на ней и смотрел прямо в глаза юноши своим ласковым, проникновенным взором, затем тихо сказал ему несколько слов. Что он сказал ему, я не расслышала, хотя стояла очень близко, но была глубоко тронута тем, что произошло дальше. Благословение Владыки, его взгляд и слова так подействовали на юношу, что он точно преобразился. Владыка уже ушел в алтарь, а он все еще стоял на своем месте, не двигаясь. Надзиратель подошел к нему, сказал, чтобы он за ним следовал, а он точно его не слышал. Бледный, взволнованный, он обвел взглядом все предстоящее начальство, затем увидел меня, и тут-то произошло что-то, совсем непредвиденное, необычайное, — юноша, как бы повинуясь непреодолимому желанию излить пред кем-нибудь свои чувства, забыв о всякой дисциплине, быстро подошел ко мне, обнял и заплакал…
Этот искренний порыв молодой души сделал на всех присутствующих хорошее впечатление.

Не без следа прошло для души Никонова это доброе отношение к нему Владыки. Он прожил после этого недолго, его перевели в Вологодскую тюрьму, и он окончил там свою молодую жизнь в скоротечной чахотке. Незадолго до кончины он с признательностью вспоминал о «добром Митрополите» и просил тюремное начальство присланную ему Владыкой икону Казанской Божией Матери и Евангелие с его собственноручной надписью отослать в деревню его бабушке. Это предсмертное желание юноши было исполнено, я получила письмо от бабушки, в котором она писала о том благоговении и радости, с какими она приняла это святительское благословение ее любимому внуку. Так заботился Владыка о хотя и виновных, но кающихся и сознающих свою вину узниках, о тех же, которые попали в тюрьму по роковой случайности или по навету злых людей, он рыдал еще более и, если узнавал о таких, добивался их помилования. Приведу такой пример.
В самое тяжелое время нашей революции, когда многие люди точно обезумели и действовали, как в угаре, было произведено нападение на отделение Санкт-Петербургского ломбарда на Большом проспекте Петербургской Стороны. При этом пострадали совсем невинно два легковых извозчика, Селезнев и Емельянов, оба крестьяне Тверской губернии. Дело было так. К ним подошли несколько молодых людей, хорошо одетых, выдали себя за приезжих туристов, наняли катать их по островам и велели на завтра опять за ними приехать. На другой день, покатавшись немного, они приказали подвезти их к тому дому, где помещалось отделение, и подождать их. Ничего не подозревая, извозчики исполнили это приказание. Через несколько времени раздался шум, стрельба, и они увидели своих седоков, бегущих к ним с револьверами в руках, — они вскочили в их пролетки, приставили дула оружий к их шеям и велели гнать лошадей. Охваченные паническим ужасом, извозчики ударили по лошадям, но вскоре были схвачены как соучастники, судимы военным судом и приговорены к долголетней каторге. Владыка, ознакомившись с обстоятельствами их дела, убедился, что они не были преступниками, а только невольными соучастниками преступления, выхлопотал им помилование. Накануне дня своего Ангела митрополит Антоний получил от военного министра отношение, в котором извещалось о Царской милости для Селезнева и Емельянова — об их помиловании. Добрый Владыка, желая меня порадовать, прислал мне копию с этого отношения. На другое же утро я поехала с этой радостной вестью в тюрьму, и мне предоставили право самой объявить ее узникам. Интересно было наблюдать то различие, с каким они приняли эту радость.

— Сегодня день Ангела Первосвятителя нашей Церкви, митрополита Антония, я привезла вам от него великую радость, он выхлопотал вам от Государя Императора помилование.

Емельянов, которому было всего 20 лет, просиял, из глаз его полились обильные слезы радости, он быстро, истово стал осенять себя крестным знамением и все повторял: «Я молился Богу! Я молился Богу! Я молился Богу!»
На Селезнева, у которого было трое детей, известие произвело совсем другое действие. Он побледнел и точно застыл на месте. Затем, взглянул на икону, медленно перекрестился, и несколько крупных слезинок медленно скатились по его щекам…
Он не сказал мне ни одного слова, даже не взглянул на меня, он был слишком потрясен. Прямо из тюрьмы я отправилась в Александро-Невскую Лавру поздравить Владыку с днем его Ангела. Я чувствовала себя до того счастливой, что даже странным казалось, что все встречавшиеся со мною не разделяют моей радости, не ликуют вместе со мной, не знают о случившемся. От секретаря Владыки я узнала, что он нездоров, не принимает поздравлений.
— Передайте, пожалуйста, Владыке, — сказала я, — что я его поздравляю, и скажите ему, что я принесла ему драгоценный подарок.

Петр Иванович с недоумение оглядел меня и мои руки.
— Скажите ему, что я принесла ему благодарные слезы помилованных каторжан, я сейчас у них была.
Владыка очень, очень рад и благодарит Вас, — сказал мне Петр Иванович, вернувшись от Владыки.
Много, много еще подобных фактов могла бы я привести из тюремной деятельности митрополита Антония, но он делал их тайно, не пришло еще время оглашать их, о них знают только те, кому он благотворил. О них знает Господь Сердцеведец, перед Лицом Которого предстоит теперь душа доброго Владыки.

Скажу только несколько слов о моем последнем свидании с ним. Я была настолько счастлива, что беседовала с ним 23 октября, за несколько часов до того, как он потерял сознание. В этот день Владыка, несмотря на слабость, служил молебен в своей церкви. Я приехала к нему в первом часу. Узнав, что Владыка утомлен после молебна, я хотела удалиться, но добрый Петр Иванович, к моей несказанной радости, удержал меня и пошел обо мне доложить.

Владыка принял меня в своем рабочем кабинете. Никогда не забуду я этой с ним беседы и как благодарна я за нее Господу. Владыка был особенно ласков, спрашивал о моей тюремной деятельности, о последней поездке в Шлиссельбургскую крепость. Когда я сообщила ему о нескольких помилованиях, лицо его осветилось радостной улыбкою. «Слава Богу! Слава Богу!» — произнес он. Видя его таким бодрым, я сказала ему: «А я надеюсь, дорогой Владыко, что Вы на этой Пасхе опять посетите все тюрьмы, узники по Вас соскучились, они ждут Вас». На эти слова Владыка ничего не ответил. Помолчав немного, он произнес медленно, с ударением: «Когда поедете по тюрьмам, всем узникам передайте мое благословение… мое благословение», — повторил он. При этом ответе сердце мое невольно сжалось…

Опасаясь утомить Владыку, я встала, опустилась перед креслом, на котором он сидел, и просила его благословить меня на продолжение моей тюремной деятельности. Он с любовью исполнил мою просьбу. Когда я выходила из кабинета и уже взялась за ручку выходной двери, точно какая сила побудила меня еще раз оглянуться на Владыку. Он ласково улыбнулся и кивнул мне головой.

Когда я передавала узникам прощальный завет Митрополита Антония — его последнее им благословение, многие из них плакали и осеняли себя крестным знамением.

Вечная тебе память, добрый печальник о всех, «в узах и пленении находящихся».



Слово из тюрьмы’s блог ("Мир всем" № 6-7)